у беды глаза зелёные...
И кто тебя придумал, такую рыжую, растрёпанную, тонкую, как тетрадь, что хочется дышать не Москвой – Парижами, и с Эйфелевой башни на всех чихать, и, обжигаясь крепами и багетами, глотать «Камю» на улице из горла – вангогово, матиссово, лафайетово захлёбываться городом фиолетовым и парками, раздетыми догола?
И кто тебе позволил вот так топорщиться, высовываясь сразу за все края? У ангелов – гляди – трафареты крошатся, стандартные шаблоны к чертям сбоят. Они бы сняли стружку небесным рашпилем по свыше узаконенным чертежам, но ты уже не помнишь себя вчерашнюю, целуешься с химерой (совсем не страшная!) и даже не пытаешься убежать – пускай ещё попробуют удержать.
Нам кто-то подмешал ледяную ветреность в коктейль из переулков, людей, мостов, когда полмира дразнит своей неспетостью, а мне и на тебя не хватает слов, когда любить – смешнее, чем быть серьёзными, когда идти – глупее, чем прыгать с крыш. Ты гладишь мне ладонь не губами – вёснами, такими же лохматыми и морозными, как этот ноябрёвый дурной Париж.
И кто тебе позволил вот так топорщиться, высовываясь сразу за все края? У ангелов – гляди – трафареты крошатся, стандартные шаблоны к чертям сбоят. Они бы сняли стружку небесным рашпилем по свыше узаконенным чертежам, но ты уже не помнишь себя вчерашнюю, целуешься с химерой (совсем не страшная!) и даже не пытаешься убежать – пускай ещё попробуют удержать.
Нам кто-то подмешал ледяную ветреность в коктейль из переулков, людей, мостов, когда полмира дразнит своей неспетостью, а мне и на тебя не хватает слов, когда любить – смешнее, чем быть серьёзными, когда идти – глупее, чем прыгать с крыш. Ты гладишь мне ладонь не губами – вёснами, такими же лохматыми и морозными, как этот ноябрёвый дурной Париж.